Однажды под утро я отчего-то проснулся и тихо лежал, глядя широко раскрытыми глазами в посеревшее от медленно поднимавшегося тяжелого стылого рассвета окно.

За ним время от времени раздавались непонятные для меня и пугающие звуки. Казалось, у дома крадучись ходит какой-то зверь, поскрипывает снегом и щелкает зубами. В душу заползал страх и… нестерпимое любопытство.

Мы жили на краю села. За нашей избой через десяток метров уже начинался лес. И все-таки я потихоньку, чтобы не разбудить родителей, встал, сунул ноги в валенки, накинул пальто и, с сильно бьющимся сердцем, выскользнул из дома.

Я обогнул дом, вышел за околицу и в изумлении остановился. Во всю ширь от деревни сбегал по пологому склону холма заснеженный белый лес, а утреннее небо, подернутое морозной дымкой, продолжало его до бесконечности.

Завороженный увиденным, я медленно шел к лесу. В безветрии морозного утра деревья звонко потрескивали и покряхтывали. До меня вдруг дошло, что, проснувшись, я слышал под окном их морозные жалобы.

— Карр, карр! — услышал я вдруг и, вздрогнув, оглянулся.

В нескольких шагах от меня с тонкой молодой сосны посыпался снег. Она стояла у края леса, как сирота, съежившаяся, опустив ветви. На ветке сидел большой черный ворон, державший в клюве кусок хлеба, ворочая головой и косясь на меня.

Видя, что я вообще не собираюсь трогаться с места, ворон положил горбушку на ветку и, придерживая ее лапой, стал долбить клювом. Горбушка была мерзлой, и ему, видно, с большим трудом удавалось отщипывать от нее кусочки. Ворон спокойно завтракал, не обращая на меня внимания.

Откуда ни возьмись, появился взъерошенный воробей, опустился на ветку рядом с вороном и нахально ткнул клювом в горбушку. Но маленький клювик был слишком слаб.

— Карр, карр, карр! — сердито закаркал ворон. — Отойди, попрошайка. Попробуй-ка найти себе такой кусок!

Воробей прыгал на хрупких тонких лапках по ветке рядом с горбушкой и не улетал. Он тоже был голодный и к тому же замерз. И так жалобно чирикал, что мне его стало жалко.

Я уже хотел было согнать с дерева жадного ворона, чтобы хлеб достался и воробью, — подкрепился сам и хватит, дай другому. Но ворон будто догадался о моем намерении.

— Kapp! — с досадой прокричал он. — Я буду бросать тебе крошки, а ты со снега подбирай.

Весело вспорхнув, воробей опустился на снег и поднял в ожидании раскрытый клювик вверх. Ворон посмотрел на меня и самодовольно тряхнул головой: «Ну, что, жадный я?». С горбушки под ударами его клюва посыпались хлебные крошки.

То и дело раздавалось воробьиное: «Чирик, чирик! Спасибо, спасибо!».

Когда от хлеба ничего не осталось, ворон начал чистить клюв о ствол дерева, помогая себе лапой. Воробей подлетел к нему и, благодарно кивая, зачастил клювом о ветку.

Закончив свое дело, ворон тяжело взмахнул крыльями и скрылся за деревьями. Воробью завтрак пришелся по душе и, рассчитывая выпросить еще что-нибудь, серый комочек помчался вслед…

Прочитав этот маленький рассказик, не кажется ли вам, что человеку кое в чем следует поучиться у птиц, даже у ворона?

«Живи и дай жить другим» — этого мало для христианина.

«Живи и не обижай других» — тоже мало.

«Живи и делись с другими своими благословениями» — вот правило жизни христианина.