— А что, желанные вы мои, в вашем городе на водицу-то шепчут? Слыхали про то или нет? Наговорной та водица называется, а какая целебная, от всего помогает!.. Про других рассказывать не буду, про себя расскажу, как мне эта водица-матушка помогла… Да ведь как помогла-то, лучше и не надобно.

Вот послушайте, как дело-то было.

Это я смолоду-то куда как бойка была, так ведь все меня и прозвали: «Бой-девка». Ну да и муженек мне попал под стать: прямо атаман-мужик, такой скандальный, такой поперешный, все ему не так, да не эдак… Ну, я тоже за словом в карман не лезла: он мне слово — я пять, он пять — я двадцать пять. Бывало, утро начнется, а у нас шум, споры, ругань — хоть святых вон выноси. А разбираться начнем — виноватого нет.

— Все ты, неладный, поперешный, все ты!..

— Да полно, я ли? Не ты ли со своим длинным языком?

Один раз вот так-то расшумелись, а мимо шла странница, в окошко постукотала, подзывает меня, спрашивает:
— Желанная ты моя, такая война-то у вас каждый день?

— Какое там каждый день? Каждый час!

— Так что ж ты не сходишь к старцу, что в слободке живет, на водицу шепчет. Людям, бывает, помогает и тебе поможет.

На другое утро пошла я пораньше, полдюжину яичек в подарочек понесла, с собой пустую бутылку захватила для водицы.

Прихожу. Стоит келейка однооконная. На крылечке старец — седой, бородка клинышком, глаза добрые.

— С чем раба Божия пожаловала?

— Да вот, говорю, с мужем неладно живу.

— Дай-ка скляницу-то свою.

Зачерпнул из ведра водицы ковшиком, налил в бутылку и стал шептать.

Шептал-шептал и говорит:
— Вот как домой-то придешь, да муж-то на тебя наскочит, начнет ругать, а ты ему ни словечка не молви, из скляницы глотни, да и держи во рту, пока не угомонится.

Отдала я старцу яички, заторопилась домой. Бегу, а мне навстречу мой атаман:
— Ох уж эти бабы-стрекотухи проклятущие — уйдут, да и провалятся.

Я ему на это ни словечка, отвернулась, из бутылочки хлебнула и держу, а про себя молитву творю. Немного погодя — гляжу — замолчал. Ну, тогда я водицу проглотила. Прихожу домой, второпях ставлю самовар.

Трубка из рук выскочила, по полу загремела. Опять осатанел мужик:
— Ох уж эти бабы-неудахи, руки-то не тем концом к туловищу приставлены.

Я опять скорей за водицу, хлебнула и держу во рту. Гляжу — тише, тише и угомонился. Так у нас, желанные вы мои, с той поры и пошло: он за ругань, я за водицу. А ростом он был под потолок, в плечах косая сажень, — и такой-то махонький глоточек такую махинищу сдерживал. Вот она сила какая в водице-то наговорной!..

Но коль в вашем городе нет старцев, какие на водичку шепчут, простую, ненаговорную, из-под крана держите во рту, когда вас кто-нибудь ругает. Поможет!