Микола Якубец родился в Галиции, неподалёку от Львова, в крестьянской семье. Жизнь под австрийской властью была не сладкая: земли мало, работу на стороне найти трудно.

Отец Миколы, зная, как безрадостна крестьянская жизнь, отдал после начальной школы тринадцатилетнего сына в ученики к известному на всю округу плотнику Иосифу Кругляку. После этого с отцом и матерью Микола виделся только в большие праздники.

Из всех учеников Кругляка Якубец был самым сметливым. В шестнадцать лет ему уже доверяли возглавление больших построек. Пожилые плотники любили Миколу за кротость и добрый нрав. И знакомые, и чужие восхищались внешностью Миколы: его стройностью, высоким ростом, тёмными кудрями, теплотою карих глаз — удивительно ласковых и застенчивых.

Человеческая красота бывает двух видов: одна — самодовольная, высокомерная, самоуверенная, как бы кричащая о себе на каждом перекрёстке: «Смотрите, какая я неотразимая, и преклоняйтесь предо мною!». Такая красота напоминает природу юга: вечно-зелёную растительность, аромат фруктов, яркий блеск ночных светил на фоне тёмного бархата ночи. Другая красота — застенчива, скромна, она как бы тяготится тем, что все любуются ею, и хочет остаться в одиночестве, чтоб не возбуждать зависти и кривотолков. Это — красота северных белых ночей, притихших заводей с молчаливыми камышами по берегам и с прозрачной водой, в которой отражаются утренние и вечерние зори. Вот такая красота была у Миколы.

В поездах он всегда отворачивался к окну. Когда бывал в городе, то проходил не по главным шумным улицам, а по глухим безлюдным переулкам.

Наедине с самим собою он чувствовал себя птицей, полёту которой нет преград. Но как он ни прятался от людей, разговоры о его красоте не утихали. Девушки заглядывались на него, не скрывая своих намерений, но больше всех привязалась к нему дочь Иосифа, Катерина. Она была на год моложе его, но такая же, как и он, красивая, ласковая и скромная.

От отца Катерины не укрылись глубокие вздохи дочери, влюблённые взгляды её синих глаз, иногда полных слёз, и он, как простой человек, без хитрости и лукавых подходов, спросил однажды у Миколы:
— Хлопец, тебе нравится Катерина?

— Да, дядя Иосиф.

— Так чего же ты молчишь? Девка тает, а тебе и горя мало?..

— Боюсь, дядя Иосиф.

— Чего?

— Сам не знаю…

— Может, в монастырь думаешь податься?

— Нет, дядя Иосиф, я люблю детей, а монахи должны жить холостяками.

Свадьба была сыграна через месяц. Не одно девичье сердце надрывалось в эту пору тоскою, досадой, ревностью и обидой: такие женихи, как Микола, не валяются на дороге, не растут в лесу, не продаются на базаре. И вот он пренебрёг всеми, отдав своё сердце и золотые руки Катерине… Плохого про неё не скажешь, но разве мало девушек и статнее, и лицом миловиднее?.. Будут ли они счастливы?.. Никто не желал беды ни ему, ни ей. Ничей язык не поворачивался накликать им несчастье, болезнь, неудачу в делах.

Свадьбу сыграли весёлую. Гостей было много. Подарков молодым надарили без счёта. Любуясь ими, все говорили: «Они, как два ангела…»

А через месяц после этого отец Миколы получил письмо из Канады от двоюродного брата Степана Кучера, проживавшего в Виннипеге. В письме брат уговаривал семью Якубец переехать на постоянное жительство в Канаду. «Здесь вы будете зарабатывать хорошие деньги, — писал Степан. — Здесь Миколе не придётся служить в армии, а в случае войны он не будет проливать кровь за императора Франца Иосифа. Я даю вам взаймы денег на проезд, а по приезде в Канаду вы расплатитесь со мною, когда сможете».

Письмо всколыхнуло Иосифа, Миколу, его родителей, Катерину. Что они теряют, отказываясь от австрийского подданства? Ничего! Что приобретают, переселяясь в Канаду? Широкие возможности — обеспечить себя материально, освободиться от воинской повинности, познакомиться с новой страной… Рядом с Канадой — Америка. Можно будет со временем переехать туда, а там, по слухам, ещё лучше и свободнее. Приехав в Канаду, они сразу же встретятся с родными, которые помогут им на первых порах советом, средствами, подыскиванием работы.

Когда Микола и Катерина рисовали в своих мечтах Канаду, местная жизнь под контролем австрийских начальников казалась рабской, бедной, связывающей по рукам и ногам. Жадно хотелось новизны, свободы, проснулась заложенная в каждой душе страсть к путешествиям. Стали хлопотать о визах. Так как старший Якубец был болен, то решено было сначала выехать в Канаду втроём.

Через три месяца всё было готово. Отец Миколы к этому времени уже выздоровел.

— Я знаю, что ты не забудешь меня, — говорил он на прощанье сыну.

Мать Миколы, Горпина, горько плакала, предчувствуя что-то печальное: накануне отъезда сына и невестки она видела нехороший сон — какой-то охотник ранил утицу в крылья и в ногу и отдал Миколе со словами: «Твоя — не убивай её, а сделай для неё уютное гнёздышко…»

Пароход из Бремена вышел в середине июля. Погода стояла солнечная. Слегка покачало только возле берегов Англии.

Когда пароходная администрация объявила, что ищет среди пассажиров рабочих для ремонта некоторых судовых помещений, Иосиф и Микола предложили свои услуги. Их не пугала никакая работа. На пароходе они красили, столярничали, грузили уголь в английских портах. Миловидную Катерину охотно взяли в кухню. Все трое, ещё до отъезда, заучили несколько английских слов и фраз. На пароходе словарный запас каждый день пополнялся: память у Миколы и Катерины была хорошая. Иосифу было труднее, но он прекрасно объяснялся мимикой и жестами, догадываясь, чего от него хотят.

Через 12 дней переселенцы из Европы ступили на канадскую землю. Степан Кучер прибыл из Виннипега. Сколько было радости у приехавших, что и здесь, в чужой, далёкой стране, они слышат родную речь! В Виннипег поехали поездом. За окнами вагона зеленели леса, голубели озёра, расстилались поля, мелькали сады, рощи, одинокие хутора.

— Просторно здесь, — говорил Иосиф, — не то, что на Галичине.

— Да, здесь всем хватит места, всю Европу можно было бы переселить сюда, — с достоинством, как старожил, отвечал Степан Кучер.

В Виннипеге у него был свой дом на окраине города. Гостей из Европы ждали многие соотечественники. Приезд их пришёлся на воскресенье. В доме Кучера собралось много народу. При встрече были крепкие рукопожатия, пожелания здоровья, успеха, хорошего заработка. Всех восхищала красота Миколы и Катерины. Собравшиеся смотрели на них, как на два редкостных заморских цветка. И то, что эти цветы породила родная Галичина, умиляло каждое сердце. Молодые супруги были скромны, застенчивы, немногословны.

На следующий день Степан повёл Иосифа и Миколу в большую столярную мастерскую, хозяином которой был украинец из Перемышля. Земляки были встречены с радостью. На работу их приняли сразу.

— А жить будете у меня. Трёх комнат вам на первый случай, я думаю, хватит, а дальше видно будет. Заработаете денег, обзаведётесь своим домом, — сказал Степан.

Катерина тоже хотела поступить на какую-нибудь работу, но Микола ласково погрозил ей пальцем:
— Успеешь, наработаешься, вся наша жизнь впереди, а сейчас думай о нём…

— О ком? — не поняла Катерина.

— О нашем сыне.

Катерина, смутившись, сказала:
— А может быть, о дочке?

— Всё равно! Любить буду одинаково… да и теперь уж люблю.

— Микола, какие мы счастливые с тобою!

За короткое время Иосиф и Микола познакомились со многими земляками и почти у всех побывали в гостях. Услужливая Катерина охотно помогала своей хозяйке: копалась в огороде, ходила в магазин за продуктами, гладила бельё. Вместо Миколы она писала его родителям письма.

Последнее письмо было такое:

«Любимые тятя и мама!

Нам тут очень хорошо, и мы жалеем только об одном — что с нами нет вас. Но так будет недолго: скоро мы выхлопочем для вас визы и пошлём вам денег на дорогу. Когда вы приедете, мы купим свой домик, разведём огород, насажаем цветов… Я их очень люблю.

Со здоровьем благополучно. По совету знакомых раз в две недели хожу к доктору. Он говорит, что всё в порядке, и ребёнок будет крепкий, здоровый, хороший. Я шью для него приданое. Микола говорит: «Будет сын», а мне почему-то кажется, что родится дочка и назову её Оксаной, как звали мою маму… До родов осталось три месяца. Мы тут все молимся о вас, молитесь и вы о нас.

Любящая вас всем сердцем Катерина».

Через день после этого, перед вечером, Катерина сказала:
— Микола, мне хочется походить по полю, посмотреть на широкое небо, на розовый закат. Пойдём за город, побудем вместе.

— Тебе трудно будет: ты не одна, в тебе он — уже большой, полугодовалый, — улыбнулся Микола.

Когда Микола и Катерина шли тихими улицами окраины, все любовались красивой парой. Погода стояла тихая. Тепло, безлюдье, склоняющееся к закату солнце, пролетающие над равниной птицы, доносящиеся издали приглушённые звуки города — всё радовало Катерину.

Она шла под руку с Миколой и каждую минуту вскрикивала:
— Смотри, смотри, какая маленькая птичка!.. А эти беленькие цветочки такие же, как на родине… А это белое облачко на западе всё больше розовеет… Скоро солнышко спрячется и настанет ночь… Я больше люблю день, солнце, свет… Микола, давай петь, как мы пели в Европе… Ведь ты любишь песни…

— Не пора ли домой? Ты устанешь, тебе нехорошо ходить так много…

— Давай подождём, когда закатится солнце. Видишь, оно уже прикоснулось к земле… уже уходит… Доброе, тёплое солнышко, взойди для меня завтра… И для меня, и для Миколы, и для всех людей… Давай остановимся и будем смотреть, как оно тает, уплывает, скрывается… вот уже только половина… меньше половины… Микола, крепче держи меня за руку: мне страшно!..

— Пойдём домой, вечерняя прохлада простудит тебя.

— Ещё минутку… остался узенький краешек… огненная ниточка… погасла…

Тяжёлый вздох вырвался из груди Катерины. Микола увидел крупные слёзы, бегущие по щекам, пылавшим необычным румянцем.

— Вот видишь — пошли радоваться, а сами плачем… Пойдём… Хочешь, я понесу тебя? Силы у меня достаточно.

— Дойду… Что будет дальше — не знаю, а пока ноги двигаются…

Он приложил руку к её лбу.

— У тебя жар в теле, руки огненные. Ты больна!.. Ах, Господи! И зачем нужна была эта прогулка? Мы зашли очень далеко… Ты не дойдёшь до дому…

— Дойду: я не одна, ты со мною… С тобой я согласна идти на край света…

Микола снял пиджак и одел Катерину. Шли медленно, с остановками. Закат долго не угасал. С другой стороны неба сгущался мрак. На западе зажглась первая звезда, а через некоторое время всё небо усеяли звёзды. Из пригорода донёсся обнадёживающий петушиный крик.

Навстречу шёл Иосиф.

— Это вы? А мы беспокоились о вас. Степан сказал, что вы ушли за город в ту сторону. Наступила ночь, а вас нет и нет. Я пошёл искать вас наобум.

— Катерине плохо, — шепнул Микола на ухо тестю.

— Доня моя, ластонька любая, — сказал Иосиф, — что с тобою, дитятко?

— Сама не знаю.

Теперь Катерину поддерживали с двух сторон. Ей было трудно дышать. Как-то сразу заложило нос. Голова горела от нестерпимой боли: казалось, что внутри черепа — раскалённые острые камни. Она не могла больше идти. Тогда Иосиф и Микола скрестили руки и посадили на них больную, как на носилки.

— Надо было сразу сделать так, — сказал отец.

Когда Катерину принесли домой, она была уже без сознания. Вызвали врача-украинца. Он выслушал больную, смерил температуру. Серьёзно-печальное выражение его лица взволновало Иосифа и Миколу.

— Скажите правду, доктор, что с нею?

— Правда врача не всегда приятна пациенту и его родным.

— Но в прятки играть — ещё хуже.

— По всем признакам, у больной детский паралич, или, как его называют по-научному, полиомиелит — болезнь редкостная.

— Излечимая? — со стоном, превозмогая душевную боль, спросил Микола.

— Чудесами Бог не обидел и наше время. Будем надеяться на чудо. Так как болезнь очень заразная, больную нужно срочно перевезти в госпиталь.

Растерявшийся Иосиф плакал, как ребёнок. Микола еле крепился. Сердце его как будто придавили жерновом.

Катерину отвезли в госпиталь. На следующий день был созван консилиум из пяти врачей. Диагноз подтвердился: детский паралич.

На работе Микола каждое мгновение молился про себя за жену и за ребёнка. Отец то и дело плакал. Слёзы капали на доски, на стружки, на инструменты.

— Мальвочка моя садовая, дитятко моё рождёное, чувствует ли твоё сердце, как мы страдаем за тебя, как горячо молимся за твою душу?

— Что теперь будет с ним, которому должно скоро появиться на свет? — волновался Микола.

Вся украинская колония Виннипега узнала о горе, постигшем Иосифа и Миколу. Каждый старался выразить сочувствие им и ободрить добрым словом.

Катерина пролежала в госпитале больше двух месяцев, её навещали отец, муж, семья Степана Кучера и многие земляки. Комната, в которой она помещалась, напоминала цветник: все знали, что больная любит цветы, и каждый раз приносили ей свежий букет. Болезнь не изуродовала миловидного лица Катерины, но парализовала ноги и частично руки: они поднимались только до уровня плеч. Причесать себя Катерина теперь не могла. Врачи успокоили родных, что на ребёнке это не отразится.

Когда Катерину после госпиталя подвезли к дому, Микола внёс её на руках в спальню, заставленную свежими розами, и осторожно положил на кровать.

— Любимый мой, помнишь нашу последнюю прогулку за город два с половиной месяца тому назад? Болезнь была уже во мне, сердце знало, что завтра мои ноги не будут двигаться, и потому так сильно мне захотелось походить в последний раз… Помнишь мои слёзы на закате солнца? Моё солнце теперь закатилось: я на всю жизнь калека, безногая и безрукая…

— Но я не умер, я не калека, моё сердце всё такое же, значит…

Слезные спазмы перехватили горло Миколы.

— Значит, тебе нечего беспокоиться… Разве руки и ноги — главное? Ты можешь видеть Божий мир из окна, мы будем выезжать за город, ты можешь слушать пение птиц, шум ветра, колокольный звон… У тебя осталось твоё доброе сердце… Душа твоя стала ещё красивее.

— Но я калека, а есть пословица, что муж любит жену здоровую, а брат сестру — богатую.

— Не всякой пословице можно верить. Их придумали люди, а ведь не все люди с хорошим сердцем. Успокой себя, моё солнышко: теперь ты для меня ещё милее и дороже, чем была прежде.

— Спасибо тебе, мой хороший!.. Нет других таких, как ты.

Ночью Микола стоял на коленях в соседней комнате и молился. Его страдание было беспредельно. Больно было не за себя, а за Катерину, ещё так недавно цветущую, живую, деятельную, а теперь — искалеченную, беспомощную…

— За что?

В полной растерянности он задавал этот вопрос Богу, недоумевая, обливаясь слезами, трепеща за ребёнка, который вскоре должен появиться на свет.

— Что лучше? — думал он. — Остаться такой на всю жизнь или умереть?

Несколько часов тому назад, утешая Катерину, он говорил, что главное — не руки и ноги, а сердце. В те минуты он так и думал, но вот теперь, когда видно скорбное будущее своей подруги — что он скажет? Может быть, действительно, ей лучше умереть?.. Но, представив себе это, он вздрогнул и застонал:

— О нет, всё что угодно, только не это, я никогда её не покину! Господи, дай мне, слабому, сил пережить это великое горе. Как было нам хорошо ещё совсем недавно — и всё это ушло навеки… Дай мне терпения, Господи… Как мне тяжело, но ей, моей любимой, ещё тяжелее…

Слёзы текли по лицу и капали на пол. Камень скорби после молитвы стал легче. «Христос терпел и нам велел», — вспомнил он слова своей матери, которые она любила повторять своему сыну, когда он бегал в школу и жаловался на строгого учителя. Вспомнилось и её сновидение перед их отъездом в Канаду… Утица ранена в ноги и крылья… Он должен сделать для неё гнёздышко…

— Мама, милая, дорогая, какими горючими слезами будешь ты обливаться, когда узнаешь об этом… Мне только девятнадцать лет, а какое горе свалилось на меня!..

Ещё больнее переживал скорбь дочери отец. У него всё валилось из рук. «Зачем мне теперь работать, думать о доме, о будущем, если единственная радость моей жизни стала безногой калекой? Господи, Ты покарал меня страшнее, чем многострадального Иова: его детей Ты убил, а моё чадо изуродовал…»

Вся многочисленная украинская колония Виннипега приняла близко к сердцу несчастье Иосифа Кругляка. Страдали все, но Катерина после первого разговора с Миколой по возвращении из госпиталя успокоилась. Она знала, что не нужно отчаиваться, чтоб это не отразилось на здоровье ребёнка, которого она ожидала. Голоса у неё Бог не отнял, слуха не лишил, лица не изуродовал, в груди бьётся любящее сердце, руки кое-что могут делать — зачем же убиваться?

Она встретила Миколу счастливой улыбкой. Он остановился в испуге: уж не помешалась ли от горя?

— Микола, мой любимый, почему ты такой печальный? Видишь, какая я весёлая?

— Ну, раз тебе весело, мне будет ещё веселее, — он сел возле неё.

— Соколик мой, причеши меня… Руки стали такие короткие… Ах, руки, руки, настоящие крюки, — шутила Катерина.

— Но зато волосы твои стали ещё мягче, настоящий шёлк…

Бурная скорбь первых дней с каждым днём утихала. Несчастье с Катериной было принято Иосифом и Миколой как крест от Бога, за который ждёт награда на том свете.

Родов все ожидали со страхом, но они прошли благополучно. Родилась девочка — крепкая, здоровая, с хорошим весом. Как только роженицу поздравили с дочерью, она, безмерно счастливая, успокоенная, примирённая, сказала:
— Бог подарил мне Оксаночку, чтоб я не жалела о ногах… А руки ещё кое на что пригодятся: я могу одевать девочку, гладить её по головке. Попробую вязать, вышивать, писать… С доченькой и с Миколой не пропаду!

Всех радовала бодрость духа Катерины, её безропотность, умение во всём находить радость: в пролетающей за окном птичке, в белом облаке на небе, в шелестящих ветвями деревьях палисадника, в улыбке Миколы, в его ласковых словах, в нежности и в подарках отца, которыми он баловал дочь. Но радость, которую доставляла Оксаночка, заслоняла всё остальное. Она называла её птичкой, цветочком. Девочка была очень спокойной. Через две недели она уже улыбалась. Не менее матери полюбили крошку Микола, дедушка Иосиф и вся хозяйская семья.

Для ухода за Катериной и ребёнком наняли добрую пожилую украинку Ганну. Мужа её убило на работе, двое детей умерли от дифтерита. Она была одинокой, безродной. Свои, ещё не растраченные, материнские чувства и неостывший огонь души она отдавала теперь беспомощной Катерине и её прелестной дочке.

Соседи завидовали миру, счастью и радости, которые царили в семье Иосифа Кругляка. Из их квартиры часто доносился смех, которого не было в других семьях.

— Почему им так весело? — удивлялись здоровые женщины. — У нас вот и руки, и ноги на месте, а покоя нет.

Соседям была непонятна тайна любви, бившей ключом в сердцах Миколы, Катерины, Иосифа и Ганны. Девочка росла в окружении ласки, взаимного внимания, незлобивости, чуткости и предупредительности. Красота Оксаны всех поражала.

— А в кого ей быть некрасивой? — говорили знакомые.

В девять месяцев она стала ходить. А когда ей исполнился год, она уже знала много слов.

Приезд отца и матери Миколы в Канаду задержался из-за начавшейся войны в Европе. Сын молился, чтоб Господь сохранил стариков в это трудное время.

Девочка, подрастая, всё больше привязывалась к матери. Волосы Катерине причёсывал только Микола.

— Это — моя радость и счастье, — говорил он всем.

В это время они оба шутили, строили планы на будущее, говорили о дочке. Большим гребнем Микола осторожно расчёсывал длинные волосы, распределяя их на ровные пряди и потом заплетая в косы, которыми обматывал голову жены в виде венца.

Знакомые женщины советовали Катерине подстричься, чтоб не отнимать времени у мужа.

— Может быть, и правда сделать так? — спросила она у него.

— Тебе не нравится моя парикмахерская работа? — спросил он шутливо.

— Очень нравится, но мне жалко твоего времени.

— А мне нравится быть возле тебя и прикладывать волосок к волоску.

По воскресеньям в летнее время всей семьёй уезжали за город. Оксана рвала цветы для матери, а та делала венки — для себя, для девочки, для Ганны.

С течением времени душевная боль из-за телесного недуга Катерины совсем испарилась. В семье каждый день читали Библию. Любимой была книга Иова. Читала всегда Катерина.

С особенным чувством она произносила: «А я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию, и я во плоти моей узрю Бога. Я узрю Его сам; мои глаза, не глаза другого, увидят Его. Истаевает сердце моё в груди моей!»

Сердце Катерины таяло — не от скорби и упрёков, а от счастья и благодарности Творцу за Его беспредельную, как вечность, любовь к человеку.

Графика: blackday / stock.adobe.com