Памяти умерших в тюрьмах и лагерях
за свидетельство об Иисусе Христе
ПОСВЯЩАЕТСЯ

«На Колыме я познакомился с группой баптистов. Их пресвитер был моим помощником по уборке барака.
Я имел в своем ведении сушилку для одежды рабочих. Иногда она была свободна, и я пускал туда баптистов на тайные религиозные собеседования».

(»Рассказ вернувшегося военнопленного», «Русская мысль», № 876, 22 марта 1956 г., Париж.)

Выпал дождик на луга,
На шелка отавы.
За селом ребячий гам
Всколыхнул дубравы.

Васильковые поля,
Синие узоры.
Пели русская земля,
Реки и озера,

Рощи, пашни и луга,
Большаки, тропинки.
Сена свежего стога,
Будто на картинке.

Солнце красило леса,
Теплоту даруя.
Голубые небеса
Пели «Аллилуйя!»

Там и я когда-то жил,
Род у нас не древний.
Там я первый стих сложил
О родной деревне.

Там я пас коней в ночном.
Хлюпали копыта…

Вот отсюда мы начнем
Сказ про Следопыта.

Он ровесником был мне,
Да и вам, быть может.
И не раз, не два во сне
Он меня тревожил.

— Ты сложи, — он говорил, —
В назиданье песню.
Я с тобой ведь вместе жил,
Все тебе известно.

Жребий всем нам свыше дан,
И родные дали…
Ваня, Ванечка, Иван —
Так мальчишку звали.

С крыш он падал много раз,
И с деревьев падал.
Подобьет, бывало, глаз —
Будто так и надо.

Слов соседа старика
Ваня не забудет:
— Пусть он падает пока,
Значит, крепче будет.

Ване было хорошо:
Лес, луга и речка…
Так девятый год пришел
На его крылечко.

Школа, школа! Первый день.
Тишь в просторном классе.
На дворе ребячья звень
Мирно улеглася.

На уроке долог час,
Перерыв короток.
Шли войною класс на класс,
Рота шла на роту.

А учитель в стороне
Говорил, вздыхая:
— Значит, скоро быть войне,
Коль игра такая.

Ваня спрашивать любил
Сызмальства о многом:
Кто до нас на свете жил?
Видел ли кто Бога?

Хмуря брови, старый дед
Объяснялся просто:
— Мы пришли на этот свет
Как бы, значит, в гости.

Что да как? Зачем? Когда?
Я, сынок, не знаю.
У тебя, знать, борода
Будет вот такая.

Создал мир Всевышний Бог,
Создал нас для рая,
Но мы сбилися с дорог,
Оттого страдаем.

Слушал Ваня — настежь рот —
Новый мира житель…
— Дед, а нам наоборот
Говорил учитель.

Дед с тревогою не раз
Речь такую слышал —
Из Москвы, значит, указ
Против Бога вышел.

Говорил дед сам с собой,
Почесав затылок:
— Что-то Ваня, внучек мой,
Стал уж больно пылок.

Дед любил поговорить
Неподдельным тоном:
— При царе, Ванюша, жить
Было не легко нам.

Я батрачил у людей
Знатных и богатых.
Так и жил твой дед Фаддей
Без коня, без хаты.

Много видел на веку
И скорбей, и плача.
Только Бог мне, старику,
Жизнь переиначил.

Все слова его вместить
Внук не мог, хоть тресни.
Ване некогда грустить —
За окошком песни.

Дремотный вечер сел на огород,
В садах давно закрыла тень дорожки.
У клуба под гармонику поет
Герой села комсомолист Тимошка.

Разносит ветер песню по кустам,
Ее поют задористо и смело,
Что нету Бога, не было Христа,
И вообще пустое это дело.

У магазина очереди хвост
Обвил стену и завернул за угол.
Из города в село доставлен холст
И чертокожа черная, как уголь.

Луна светила лучше фонарей,
В тени, под липой, собирались девки.
А по селу смелее и бодрей
Кололи воздух новые припевки:

Небывалую победу
Новый строй для нас принес.
Не послушались мы деда,
Записалися в колхоз.

Наша жизнь теперь иная
Нет буржуев, нет попов.
Пусть от края и до края
Вьется флаг большевиков.

Наш народ сегодня волен,
Строит школы и мосты.
Мы с церковных колоколен
Будем сбрасывать кресты.

Комсомол шагает в ногу
Год за годом, день за днем.
Что молиться? И без Бога
Как-нибудь мы проживем.

И не поют в селе колокола,
Попов угнали далеко, на стройки.
Им тоже за минувшие дела
Пришлось платить народу неустойки.

Веками люди жили, как в ночи,
И о спасенье ничего не знали.
Обряды, догмы, стружки, кирпичи
Откроют людям истину едва ли.

Но дед Фаддей умел иначе жить,
Не поклонялся мертвому Ваалу.
Оставил пить, ругаться и курить,
И потому сектантом деда звали.

И внук любил послушать старика,
Его наказы в памяти слагая.
Переходила так чрез все века
Евангельская истина благая.

Эту песню давно мы не пели,
Я на память ее приберег.
Загрустили зеленые ели
По обочинам снежных дорог.

По утрам, когда топятся печки
И мороз по душе молодым,
К небесам, словно синие свечки,
Поднимался над крышами дым.

На дорогах играла пороша,
Заметала проложенный след.
— Тяжела ты, житейская ноша, —
Повторял ежедневно наш дед.

Он кряхтел на согретой лежанке,
Отживая последние дни.
От былой молодецкой осанки
Только кости остались одни.

Наше сердце не любит разлуки.
Каждый год под рождественский звон
Сыновья приходили и внуки
К старику на семейный поклон.

Он сегодня спокойно, не строго
Им прощальное слово сказал.
Внук Ванюша стоял у порога,
На щеке серебрилась слеза.

— О, дети мои, дети,
Пришел и мой конец.
Уже на этом свете
Я больше не жилец.

Я прожил сто четыре —
Уже немалый срок.
Я много видел в мире
И вам даю урок:

Сыны мои и внуки,
Слаба земная нить…
Отдайтесь Богу в руки —
Он будет вас хранить.

Господь Спаситель вечен,
Хоть нами Он незрим.
Я жду счастливой встречи
С Наставником Моим.

Так верьте, дети, в Бога,
И вам Спаситель дан.
Ведет моя дорога
В небесный Ханаан.

Жизнь по-прежнему текла,
Как течет сегодня.
Но немногих привлекла
Благодать Господня.

В деревнях гармонь опять
Заливалась рьяно,
Приглашала подпевать
Песенки Демьяна.

Надрывалась песней грудь.
Флаг над клубом алый.
Отвергая Божий путь,
Молодежь гуляла.

Что пророки? Наш Ильич
Заповеди дал нам.
И гремел партийный клич
Над страной органом.

Ваню в клубе не видать, —
Там бывал он редко.
Он с отличием, на пять,
Кончил семилетку.

Ну, а дальше? Мать, отец
Могут ли перечить?
— Ваня — парень молодец, —
Шли такие речи.

Так прошло шестнадцать лет —
Время быстро мчится.
На рабочий факультет
Он ушел учиться.

— Ты там, Ваня, не зевай, —
Говорили люди.
— Все, как следует, узнай,
Долго ли так будет?

Почему велик заем,
А товаров мало?
Мы встречать тебя придем
Прямо на вокзале.

Он не раз нужду встречал,
Но терпел без стона.
Днем учился, по ночам
Разгружал вагоны.

На село писал, что мог,
Утешал словами:
«Ваш, я братцы. Видит Бог
Дружбу между нами».

Он писал им про заем,
Так мол все и этак…
Дескать, лучше заживем
После пятилеток.

Третий год к концу пришел
Юности кипучей.
Все бы было хорошо,
Если бы не случай.

Как-то раннею порой —
Ване телеграмма.
«Приезжай скорей домой,
Умирает мама».

Как иглой кольнуло в грудь,
Душу боль связала.
Следопытов сразу в путь
С ближнего вокзала.

Как на крыльях поезд нес
К старым хатам ближе.
Перед ним один вопрос:
Маму я увижу ль?

Поезд стал. Угрюм перрон.
Братья, сестры — где вы?
На душе могильный звон,
Грустные напевы.

Ваня шел к закату дня,
Словно гнали сзади.
Вот изба. В слезах родня:
Тети все и дяди.

На кровати желтый лик-
Близкое, родное…
И не вымолвит язык
Слово иль другое.

— Сын, мой сын, — сказала мать,
— Ты ли это? Ты ли?
Но сыночка ей обнять
Не хватало силы.

Ваня к матери припал
И всплакнул немного.
— Мой сынок, еще ты мал…
Не забудь о Боге.

Он Один тебя поймет,
Он Один поможет…
А лицо у мамы — лед,
Руки мамы — тоже.

Расставанья горек час,
Каждый знает это.
Смерть охотится на нас
И зимой и летом.

Кто терял отца иль мать,
Дочку или сына,
Тот, конечно, будет знать,
Как горька кручина.

Сердце выплачет не раз
Капли слез горячих.
Смерть диктует свой указ,
Не поможешь плачем.

Но для тех, кто ждал и ждет
Чудо воскресенья,
Смерть есть только переход
В Божии владенья.

Над землей висел туман,
Словно жизни горечь.
Звали мальчика Иван,
А теперь — Петрович.

На лице пушок густой
Незаметно вырос.
Ведь не скажешь: «Эй, постой,
Время, подожди нас!»

Дни прошли и дни ушли,
Дни, как свечи, тают.
Но чего-то для души
Парню не хватает.

На уме больной вопрос
Не давал покоя:
Кто на землю жизнь принес,
Кто же мир устроил?

Коль материя слепа,
То и люди слепы.
Не с того ли жизнь не та,
Что была при НЭПе?

Не поэтому ли нас
Жалит грех до боли?
Мы воюем класс на класс,
Как, бывало, в школе.

Что и как — узнать нельзя
В лекционном зале.
Следопытова друзья
Следопытом звали.

Видел он: науки свет
В массы проникает,
Но чего-то все же нет —
Правды не хватает.

Следопыт любил базар,
Там бывал, как дома.
Лук, картофель на возах,
Сено и солома.

На базаре говор, смех,
Топят в водке души.
Следопытов был из тех,
Кто любил послушать.

Как-то в ярмарочный день,
Будто всех созвали,
Люди разных деревень
Были на базаре.

Кто купить, а кто продать —
Есть нужда такая.
И повозкам не видать
Ни конца, ни края.

Следопыт проходит ряд,
Где людей потоки.
О каком-то говорят
Старике-пророке.

Он беседует с толпой
О возврате к Богу.
За белесой бородой
Спрятана тревога.

— Ты скажи нам, старина, —
Спрашивали люди, —
Скоро будет ли война,
Долго ли так будет?

Расскажи нам, кто ты? Чей?
Мы с тобой поплачем…
— Ах, родимые, зачем?
Просто… раскулачен.

Не везет сегодня нам,
Царь наш больно грозен…
Посмотрев по сторонам,
Дед запел сквозь слезы:

«Солнце льет теплынь
В сердце старое.
Был и внук, и сын,
Да не стало их.

Я имел свою
Хатку белую.
А теперь живу
Только верою.

Все мы преданы,
Так уж водится:
Что посеяно —
Жать приходится.

Знать, дела плохи,
Не поправятся.
За свои грехи
Надо каяться.

Больше жить-то мне
Здесь не хочется.
К голубой стране
Дух возносится.

Но душа моя
Не зароется.
Во Христе она
Успокоится.

Будет птицею
И угодницей.
Знать, милиция
Не угонится.

Бог наш ведает,
Сколь нам маяться.
Братья, следует
Всем покаяться!»

Слушал люд, и каждый нерв
Трогал голос деда.
Но допеть милиционер
Песню так и не дал.

Дед закрыл свои глаза,
И слеза блеснула.
Надвигалася гроза
Над базарным гулом.

Пришла весна. Цветет сирень,
На сердце сладость мая.
И солнце радующий день
Лучами обнимало.

В садах чижи, в садах грачи
Веселой жизнью жили.
По тротуарам москвичи
На фабрики спешили.

И не заметил Следопыт,
Как время пробежало.
Опять экзамен предстоит,
Душа его устала.

Гармонь по-прежнему поет
Про вечер у околиц,
Но днем и ночью напролет
Сидит Иван Петрович.

Он побледнел и похудел,
И мир для него замер.
Ведь через несколько недель
Решающий экзамен.

Он вспомнил матери слова,
В душе росла тревога.
И, может быть, не раз, не два
Тайком молился Богу.

И Бог помог. Иван был рад:
Экзамен сдал отлично!
Да вот беда — в военкомат
Потребовали лично.

Ведь не всегда бывает так,
Как мы того желаем.
В саду красноголовый мак
Прощался с теплым маем.

И вот июнь. Вдруг над землей
Войны взметнулся пламень.
И Бог сказал: Иван, постой,
Еще один экзамен.

Мрачнел лиловый горизонт,
Дым завивался в кольца.
И Следопытова на фронт
Угнали «добровольцем».

Загудели самолеты над землей,
Дни и ночи не стихает жаркий бой.

Мечут бомбы, зажигают города,
Над Россией небывалая беда.

Силы армии немецкой велики,
В плен сдавалися советские полки.

Сдали Минск, Бобруйск, Карачев, Могилев,
Сдали Гомель, Новозыбков, Рогачев.

Все бросали на съедение врагу,
Русь опять перегибалася в дугу.

За свою ли, за чужую ли вину
Люди падали от голода в плену.

Очумевшие от расовых идей,
Немцы грабили и вешали людей.

И сказал тогда обманутый народ:
— Нет, вражище, этак дело не пойдет!

Мы намнем тебе как следует бока,
Чтобы помнилось на долгие века.

Не свернуть тебе с дороги никуда,
Не уйдешь от справедливого суда.

В деревнях мы будем бить тебя, в лесах,..
И победа закачалась на весах.

По болотам, через реки, через рвы
Отступили вскоре немцы от Москвы.

Но опять они продвинулись на юг,
Над Кремлем висел по-прежнему испуг.

Украину и Кавказ не удержав,
Сталин в Куйбышев со свитой убежал.

Был он ласков, был он нежен, даже мил,
Никогда он так с людьми не говорил.

— Ты, рабочий и крестьянин, друг и брат,
Ключ к победе не Москва, а Сталинград.

Поднажмите, поднатужьтесь-ка, друзья,
Отступать теперь решительно нельзя!

И тогда раздался вдруг со всех сторон
Над открытыми церквами перезвон.

Под угрозой испытаний и тревог
Даже Сталину понадобился Бог.

Зазвонили, завопили неспроста:
«Помогите нам, кто верует в Христа!»

Словно море всколыхнулася до дна
Богатейшая заморская страна.

Руку помощи России подала —
По-иному на фронтах пошли дела.

Надломились немцы, дрогнуло ура,
И для них пришла смертельная пора.

Ну, а как Иван Петрович Следопыт?
Был он ранен, иль контужен, иль убит?

Много раз он был под яростным огнем,
Но молился кто-то Богу и о нем.

Война, война,
Твой голос — гром,
Язык войны — огонь.
И не с того ли за бугром
Заплакала гармонь?

Шептали тихо старики:
— Мы знали, будет так.
Редели русские полки
От вражеских атак.

По всей стране переполох,
Земля огнем горит.
На поле битвы громом «О-о-х!
Протяжное стоит.

Я слов сегодня не найду
О тех, кто был сражен,
Кто вспоминал тогда в бреду
И матерей, и жен.

Мы все отвагою полны,
Пока не грянет гром.
Пропел снаряд, и сразу мы
Ложимся кверху дном.

И вспоминал Иван слова.
Что часто вторил дед:
— У смерти есть свои права,
У человека — нет.

Однажды ахнул Следопыт:
Втесалась пуля в бок.
Но кто от смерти защитит,
Коль не великий Бог?
И кто на помощь к нам придет
В тяжелый жизни час?
Кто слезы нам с очей отрет,
И кто утешит нас?

— О мама. Боже, помоги!..
Я больше не могу.
А рядом парень без ноги
На втоптанном снегу.

Иван на помощь мать зовет,
Глаза туманит дым.
Вдруг слышит: мать его поет,
Как будто рядом с ним:

«Христос не обидит.
Подумай о том,
Что Он тебя видит
Под этим кустом.

Есть сила в молитве.
В сердечном «прости».
Бог может и в битве
От смерти спасти.

Молись же сердечно,
Сынок мой, молись!
Бог любящий, вечный
Спасет твою жизнь.

Спасительной кровью
Ты будешь омыт.
Молись же сегодня,
Молись, Следопыт!»

Вдруг голос замер, и покой
Разлился на душе.
А здесь всего подать рукой
До вражеских траншей.

И снова командирский зык:
— За Родину! Ура!
У Следопытова язык
Проглатывал слова:

— Господь, помилуй, помоги,
Дай силы мне привстать…
А где свои, а где враги —
В тумане не видать.

Утих артиллерийский гул,
А в голове угар…
«Он ранен иль навек уснул?» —
Подумал санитар.

В глазах темно, и Следопыт
Понять уже не мог:
Быть может, это смерть стоит,
Стоит у самых ног?

— Крепись, боец, и мы пройдем!
Крепись, наш юный брат!
И на шинели под огнем
Его снесли в санбат.

Лежал в вагоне Следопыт,
Горела грудь от ран.
Но не был Господом забыт
Простреленный Иван.

В вагоне бред, проклятья, стон,
Мучительный недуг.
А санитарный эшелон
Вез раненых на юг.

Иван с постели не вставал,
О жизни думал так:
«Жизнь человека, как трава
Или цветущий мак.

Жизнь, как цветок: сегодня есть,
А дунул ветер — нет».

И вот он, на пять тысяч мест,
Ташкентский лазарет.

Шум в голове, как будто рой,
Но как-то надо жить.
Иван Петрович с медсестрой
Любил поговорить.

Прошло томительных недель
Не две, не три, а шесть.
Ему больничная постель
Успела надоесть.

Нам трудно чудеса понять:
Иван вполне здоров.
И он теперь готов обнять
Сестер и докторов.

Небесной правды вечный глас
Звучит через века:
Не доктора спасают нас,
А Божия рука!

О светлый, розовый рассвет,
Я гимн тебе сложил!
Что говорит, что Бога нет?
Я знаю: Бог мой жив!

Больничный сад дождем омыт,
И снова в форме Следопыт.
В саду больничном дремлет тишь.
Куда же ты, Иван, спешишь?

«Нельзя сегодня опоздать —
Я приглашен сестрой на пять».
Война — войной, а в сердце — май.
Звенит по улице трамвай.

Вот он за угол повернул,
Мелькнул угрюмый саксаул.

Вот переулок, вот и дом.
Туда, читатель, мы войдем.

В квартире чистенькой уют,
И там вполголоса поют.

О чем поют — не все понять,
Сестра встречает, будто мать:
— Садись, наш брат, и не скучай,
Я пригласила всех на чай.

Мы все друзья, мы все равны.
Страдаем вместе от войны…

Потом спокойно за столом
Один старик прочел псалом.

А после тихо говорил,
Как мир Спаситель возлюбил.

И рассказал он о былом…

— И вот, вхожу я, значит, в дом.

Устал. По зимнему пути
Мне сорок верст пришлось пройти.

Вхожу я в дом, а там людей…
(А голос — будто дед Фаддей).

Людей там было, как сказать,
Душ, может, двадцать, двадцать пять.

Уж я хотел было назад,
Мне говорят: «Постой, солдат!»

Я. значит, с фронта шел домой.
Сажусь. Мне это не впервой.

Но вижу, что-то тут не так,
Мне б самогона на пятак.

А здесь поют и стар и мал,
Таких я песен не слыхал.

Поют о горнем, о святом,
И про какой-то Отчий Дом.

Хотел я встать, уйти назад,
А мне опять: «Постой, солдат!»

Я говорю: «Ищу ночлег,
Далек мой путь, и валит снег».

«Вот здесь ты будешь отдыхать»,-
Мне указали на кровать.

И я остался. Кто-то встал
И внятно Библию читал.

Он говорил, как любит Бог…
Понять я все тогда не мог.

Но песня тронула в груди:
«О грешник; к Господу приди!»

И с той поры я стал не тот.
То был четырнадцатый год.

И вот уж двадцать восемь лет
В моей душе не гаснет свет.

Ну а потом, как кончил дед,
Сестра устроила обед.

Иван смущен немножко был,
Но вскоре всех он полюбил.

Он за обедом слово взял,
Все по порядку рассказал.

О том, что жив он неспроста,
О том, что верит он в Христа.

Потом взяла гитара тон,
(Голос сестрицы — чистый звон).

Иван слова ее ловил,
Как будто воду жизни пил.

Он пил с Господнего стола.
Навек запомнились слова:

«Возьми меня отныне
И впереди
По жизненной долине,
Господь, веди.
Не мог бы я тропою
Твоей идти,
Но если Ты со мною,
Я тверд в пути».

Иван вернулся в лазарет,
В его глазах небесный свет.

В своем блокноте записал:
«Нашел я то, чего искал».

Там адрес вывела рука,
Писала внучка старика:

«Я каждый день и каждый час
В молитвах буду помнить вас.

Скорей бы кончилась война…
Пишите. Зина Фомина».

Ташкент устал и сладко спит.
Рассвет встречает Следопыт.

И снова день, и снова гул
И паровозный рык.
В саду шептался саксаул
И ворковал арык.

На небе таяла заря,
Просвечивала высь.
И, словно три богатыря,
Три тучи разошлись.

А как же фронт? Дела плохи.
Не виден поворот.
— Несем расплату за грехи. —
Говаривал народ.

Бог мир привел на строгий суд,
Потребовал отчет.
Но только люди не поймут,
Пока не припечет.

Был скуден карточный паек
И невелик запас.
И знали все, еще далек
Освобожденья час.

Никто не знал, когда отбой
Горнист нам протрубит.
И снова фронт, и снова в бой
Был брошен Следопыт.

Тот край, что был ему так люб,
Стал жертвою огня.
А там, где был колхозный клуб,
Дымилась головня.

Война пришла к нам неспроста,
Как дед нам говорил:
— За поругание Христа
Несет расплату мир.

Приказ был отдан по войскам
Пробить на запад брешь!
А враг цеплялся тут и там,
Чтоб удержать рубеж.

Он сыпал градом пуль и мин
И не жалел огня.
За деревушку Красный Клин
Шел бой четыре дня.

Четыре дня в огне земля.
А лес, как бритвой, сбрит.
— Господь мой, сохрани меня! —
Молился Следопыт.

Освободить не просто так
Земли родимой пядь.
Ведь немец восемь контратак
Предпринимал опять.

Но вот прорыв! И путь открыт,
И нет бетонных стен…
А в это время Следопыт
Попал в немецкий плен.

Длинна для пленного верста,
Тяжел его урок.
Тому, кто верует в Христа,
И плен послужит впрок.

На Запад гнали серый строй,
Ковром садилась пыль.
Над каждой пройденной верстой
Слезу роняла быль.

Жандармы в облике горилл,
Как демоны, в строю.
Друг, умирая, говорил:
— Ты, Следопытов, был мне мил,
Возьми шинель мою…

Возьми. А мне уж не дойти,
Твой друг отвоевал.
Должно быть, этот на пути
Последний мой привал.

Колонну гнал конвой, спеша:
— Лос, руссеншвайне, шнель!..
У Следопытова в ушах:
«Возьми мою шинель…»

Пригнали поредевший строй,
Загнали всех в барак,
А там опять сирены вой
И баланды черпак.

Труд на заводе был тяжел,
Солон немецкий брот.
Так сорок третий год прошел,
Голодный, страшный год.

Сбежать бы прочь куда-нибудь,
Да стены, как гранит.
Как ни тяжел земной наш путь,
Бог избранных хранит.

Для Следопыта вольный свет
Закрыт со всех сторон,
Но каждый день Новый Завет
Читал в бараке он.

Когда вокруг косила смерть,
Он верой в Бога жил.
Он каждым словом о Христе,
Как хлебом, дорожил.

Так сорок пятый грянул год:
Атаки, бомбы, дым…
Но на востоке небосвод
Стал бледно-голубым.

Там угасал немецкий дух,
Война уже не та.
И по баракам ползал слух:
Варшава занята!

Писали мелом на стене:
«В плену последний май!»
Сам маршал Конев на коне
Форсировал Дунай.

Союзников победный пыл
Принес на запад Клей:
Он сквозь заслоны переплыл
Ла-Манш, Па-де-Кале.

Простреленный метался враг,
Стал фюрер сам не свой.
И Рокоссовский поднял флаг
Над занятой Литвой.

Пришли советские войска:
В бараках веселей.
Но ветер радость расплескал
Слезами по земле.

В медалях груди,
Победный шаг.
Раскат орудий
Гудел в ушах.

Земля внимала
Той славе дней.
Восьмое мая —
Конец войне.

Всевышний бурю
Остановил.
Немецкий фюрер
Свой яд испил.

Последний раунд
Он вел, как трус.
И Ева Браун
Сказала: «Шлюс!»

Все рады были,
И ведь не зря:
Освободили
Концлагеря.

На желтом взгорке
Пред сотней глаз
Василий Теркин
Пустился в пляс.

Под гул оваций
Заныла грудь.
Репатриаций
Боялся люд.

Власть неизменна,
И вождь чумной.
Пугал всех пленных
Возврат домой.

Команда четко:
«Закрыть вагон!»
Окно-решетка
Со всех сторон.

Для вражьих классов
Пощады нет!
И первым Власов
Понес ответ.

И поезд тронул
И канул в тьму.
Пошли вагоны
На Колыму.

О, как сегодня
Душа болит…
Ведь в том вагоне
Был Следопыт.

Далек, далек Колымский край.
Терпи, страдай и умирай.

Немало найдено причин,
За что и почему
Иван Петрович получил
Наряд на Колыму.

Он не один. Их много тех
В земле промерзлой спят.
Ведь в пятьдесят восьмой статье
Есть пунктов пятьдесят.

Там летом не растут цветы,
Трещит мороз зимой.
— Изменник ты! Предатель ты! —
Покрикивал конвой.

Иван молитвенно терпел,
Он знал: защита — Бог.
Об Иисусе гимны пел,
Какие только мог.

Без выходных лесоповал —
Строг лагерный закон.
Мороз безжалостно сковал
Природу, как в бетон.

Молчал нахмурившийся лес,
Под снегом — мерзлый лист.
С винтовкою наперевес
Охранник — эмведист.

На кухне суп — одна вода,
Барак — холодный гроб.
И как ни тяжела судьба,
Не ляжешь сам в сугроб.

Иван Петрович постарел,
Осунулся, зарос.
Он не роптал на свой удел,
Что дал ему Христос.

Иван Петрович жить устал —
Работа тяжела…
Но вера в Господа Христа
По-прежнему жила.

Для брата — брат, для друга — друг,
Он с верой в Бога жил.
На нарах, сидя в полукруг,
Он братьям говорил:

— В страданьях плавятся сердца,
Тернист наш узкий путь.
Вблизи Небесного Отца
Есть место отдохнуть.

А рядом кто-то говорит:
— Мы терпим здесь не зря.
Придет пора — шталаг сгорит,
Сгорят все лагеря.

— А ждать-то сколько? Год иль два?
— Кто нам свободу даст?
У кагебистов все права,
В руках у них вся власть.

— Вот отравить бы этих псов,
Да ружья в руки взять!
— Вокруг немало тут лесов,
Да трудно убежать.

— Позвольте, братцы, мне опять
Сказать, пока я жив:
Придет пора, придет, как тать,
Изменится режим.

— Где диктатура, там и месть,
Там держит власть бандит.
— Пусть знают все, что правда есть,
И правда победит.

Так раздавались голоса
В бараке перед сном.
Шумели за окном леса,
Метели за окном.

А за окном снегов постель,
Висит седой туман…
Об Искупителе Христе
Рассказывал Иван.

А на рассвете вновь подъем.
В лесу тяжелый труд.
Шептались зеки: мы умрем,
Пока настанет суд.

Но знал и верил Следопыт:
Не стоило тужить.
Кто Кровью Господа омыт,
Тот вечно будет жить!

Утро…
Подъем.
Построение:
Стройся в колонну по шесть!
— Господи!
Дай мне терпение
Трудности все перенесть!

Небо свинцовыми тучами
Густо закрылось опять.
— Господи, как нам наскучило
Час на поверке стоять!

Вышел походкой гусиною
Строгий начальник вперед.
— Номер такой-то, на линию! —
Страж басовито орет.

Как? Неужель Следопытова?
И не свобода ли ждет?
А у охранника сытого
Наготове пулемет.

Утро туманилось раннее,
Жалко Ивана до слез.
Значит, о братском собрании
Кто-то начлагу донес.

— Ну, доходяга, рассказывай,
Сколько у вас заправил?
Мало вас в камерах газовых
Гитлер в Дахау травил!

Бросили в камеру темную.
Тело ломило от ран.
— Дай мне кончину достойную! —
Богу молился Иван.

— Ты нам глаза не замазывай,
Снова и снова допрос.
— Ну, доходяга, рассказывай,
Как тебя любит Христос.

И Следопыт не утаивал,
Все рассказал не спеша.

У эмведиста Катаева
Где-то есть тоже душа…

Года…
Тяжелые года
Страданий и тревог.
От непосильного труда
Иван Петрович слег.

Он угасал, как уголек.
Из легких — кровь струей.
— Теперь, — сказал он, — недалек
Желанный мой покой.

В барак пришли его друзья,
Склонились все у нар.
Запеть бы, братцы, да нельзя.
Узнает комиссар.

Но в сердце искренность тая,
Запели не спеша.
«Ведь мир не родина моя,
Ему чужда душа.

Недалек, недалек
Страданиям конец».
— Я слышу: вот меня зовет
На небеса Отец.

Барак молчит, никто не спит.
Всем хочется домой.
Сказал чуть слышно Следопыт:
— Вы спойте, милые мои,
Еще про край родной.

Словами выразить нельзя,
Как, слезы проглотив,
Запели братья и друзья
На свой родной мотив:

«Последнее слово.
Последняя песня.
Пусть истина Божья
Всем будет известна!

Мы будем молиться
Усердно и дружно.
Стране обратиться
К Спасителю нужно.

Мы верою видим
Небесные дали.
По верному следу
Мы с Ваней шагали.

От нас он уходит,
Сломили нажимы,
Но тысячи братьев
Останутся живы.

Они-то и скажут
Всем людям России,
Что есть избавление
В ранах Мессии.

Наш друг, до свиданья!
Мы встретимся снова!»

Последняя песня.
Последнее слово.

Иван едва открыл глаза,
Но говорить не мог.
Стоят и братья, и друзья,
А ближе — вечный Бог.

Он тихо ноги вытянул,
Был слышен мирный вздох.

А за стеною караул
Души не уберег.

ОТ АВТОРА

Теперь пришла пора и мне
Сказать немножко о себе.

Мне Следопыт по духу брат.
Когда-то был и я солдат.

И как его, в тяжелый час
Меня Христос от смерти спас.

Его защита надо мной!..
ГУЛАГ, как гром, шел стороной.

Теперь от родины вдали
Смотрю с тоской на корабли.

Они плывут в мои края,
За ними песнь летит моя.

Она стремительно летит:
Господь Россию посетит.

Я Бога искренне молю:
— Помилуй Родину мою!

Излей на раны Твой бальзам
И снизойди к ее слезам.

Веди меня с неверьем в бой,
Ты — впереди, Я — за Тобой.

1965 год.