Вот он передо мною этот старик, слабенький, с трясущейся головой, прикрытой вязаной шапчонкой, из-под которой торчат реденькие седые волосы. Я только что закончил с ним разговор.

Мы сидели на скамейке в огороде, который он сам возделал и в котором всё посадил своими трясущимися руками. Он показывал мне свои грядки как высшее достижение своей долгой жизни.

Когда я спросил его, сколько же ему лет, Кирилл Трофимович ответил:
— Сколько лет? А вот угадайте!

Он остановил на мне прищуренный взгляд своих бесцветных глаз, склонил голову набок, и сладенькая улыбка слегка озарила его серое лицо.

— Наверное, 80 стукнуло?

— Да, 80 стукнуло и 12 брякнуло. Итого, мне 92 года, — ответил старик, и в его голосе прозвучала нотка гордости.

— Бог дал вам долгую жизнь. Можно сказать, сверхурочную, — заметил я.

— Как так, сверхурочную? — возмутился он.

— Библия говорит: «Дней лет наших — семьдесят, а при большей крепости — восемьдесят лет…»

— А при чём тут Бог? Я живу сам по себе, — вставил Кирилл Трофимович.

— Всё же, как вы относитесь к Богу?

— Да никак! Он ко мне не имеет никакого отношения, и я к Нему. Он не спас от мученической смерти правоверного царя Николая, отдал его в руки мерзавцев и злодеев, а обо мне тогда что говорить…

Я попробовал объяснить ему неисповедимые пути Божии в жизни человека, но старик стоял на своём:
— Куда смотрел Бог, когда Гитлер поголовно истреблял Его же народ — евреев, а Сталин миллионами уничтожал свой народ в лагерях и тюрьмах?

Немного помолчав, старик добавил:
— Так что о Боге мне не говорите.

Выслушав Кирилла Трофимовича, я спросил его:
— Вы боитесь смерти?

— Я боюсь не смерти, а жизни. Богадельни боюсь… Вот если хватит меня кондрашка, пропал мой огород. И за мною присмотреть некому. Имею сына женатого, но с той поры, как я перестал давать ему деньги, для него отца уже нет. Правда, в прошлом году позвонил: «Как ты, папа, ещё живой?» — «Да вот двигаюсь помаленьку…» — «Ну и хорошо. Двигайся дальше. А как с домом — распорядился?» — спрашивает. — «Да никак! Если попаду в больницу, город заберёт». — «Это плохо. У тебя сын есть и внуки», — ответил мне сын. — «А когда же вы меня последний раз проведали?» На этом мой разговор с сыном и закончился. Вот так-то…

Простившись со стариком, я долго думал о том, как может человек, который одной ногой уже стоит в могиле, так равнодушно говорить о смерти и о вечности. А может, он только бодрится, а у самого коленки дрожат в ожидании смерти без веры, без надежды и без любви? Для него существует только одна любовь — огород.

Размышляя об этом, у меня тут же родилось несколько строчек:

Облетели листья втихомолку —
Так лысеет престарелый вяз.
И пока оденет он обновку,
Будет спать, бесстыдно оголясь.

Говорят, что нету воскресения,
Вот умрёшь — и кончен шумный бал.
Будто нет ни Бога, ни спасенья,
Никогда Христос не воскресал.

Я такой теории не верю.
Человек — не дерево, не зверь.
Час придёт, и смерть откроет двери.
Скажет: «Ну, кончай земную канитель!»

Как решить такой вопрос,
Если в сердце не живёт Христос?

Графика: Getty Images / unsplash.com