Неизвестно отчего, ему вдруг приходит в голову: «Индюк я или не индюк?»

И тогда он отходит в сторону и начинает медленно надуваться, словно кто-то накачивает его насосом. С треском поднимаются перья, веером разворачивается хвост, индюк урчит, сам себя раззадоривая и взвинчивая.

Наконец, он готов! Огромный, чуть не лопающийся от важности и спеси, он поворачивается к цесаркам и индейкам, и из раздувшегося зоба доносится: «Талбы-балды, талды-балды!»

Белые индейки, привыкшие к нему, устало поворачивают головы: «Опять старое завел!» — и, как глухие, уже больше не обращают на него внимания. А цесарки с красными сережками, в простых сереньких платьях испуганно взлетают на жердь и, дрожа сережками, оттуда галдят на него: «Ты толком скажи!»

— Талды-балды, талды-балды! — Он идет к ним медленно, осторожно, как будто ему самому тяжело нести свою раздутую важность и строго глядит на них: «Дал я вам указание или нет?»

Гнев его душит и теперь слышно его сердитое бульканье. Но по всему его виду, по надутой шее, по бесстыдно поднятому хвосту ясно, что ему безразлично, понимают его другие или нет, лишь бы у него самого было ощущение, что он что-то говорит, а те должны понять, а если нет, то тем хуже для них.

Но вот подходит служитель и насыпает в кормушки хлебный мякиш. Индюк вдруг преображается: хвост с треском опускается, перья укладываются, точно приглаженные утюгом, багровый нос исчезает, он подходит к кормушке и спокойно начинает клевать.

И тогда все видят, что индюк — обыкновенная птица.

Скажите, друзья, разве в своей жизни вы не встречали подобных этому индюку людей?

Автор: Борис Ямпольский