Появился я на свет в 1956 году в Латвии. Всю жизнь буду помнить брата К. Зальфа, которого считаю своим духовным отцом. Именно он показал мне путь ко Христу, через него я пришёл к вере и принял Иисуса Христа своим Спасителем.

Крещение принял в Риге в 1978 году в общине Иосифа Бондаренко. С 1980 г. живу на Украине. Женат. Поменял немало мест работы, сейчас работаю сапожником:

где гремят молотки,
где сверкают крючки,
где от запаха клея — балдеж.
Я во шуйце держу
с ваших ног сапоги,
а в деснице сжимаю
всередину нож.

Рифмовать я начал в шестнадцать лет, серьёзно занялся стихами в двадцать два года. Считаю, что величие поэта не в величине, не в объёме его рукописей или книг, а в глубине проникновения в объект поэзии, в новизне стиля, в живом трепете каждой строки.

По характеру я тих и скромен, часто меланхоличен, обидчив, но Господь даёт силу «хвалу и клевету» принимать равнодушно, без лишних эмоций.

И женщина, кладущая закваску,
и дерево, раскинувшее ветви,
и девы, не имеющие масла, —
причина катастроф и личных бедствий.

Закваску — фарисейскую надменность,
и дерево — укрытие для бесов,
и дев немудрых пагубную леность
от мессы я безжалостно отрезал.

Но зернышко горчичное смололи,
муки три меры высыпали в лужу,
светильники наполнили смолою,
а мой кинжал вонзили в мою душу.

Таким, как все, мог быть и я —
забыть о смысле бытия
и окунуться в мутный быт,
где зависть, ложь и дефицит.

Но слава Богу моему!
Не влез я в эту кутерьму —
тюрьму для духа и ума.
Со мною посох и сума,
со мною вольные ветра,
со мною звезды до утра,
и в сумке праведный ломоть,
и в сердце пламенный Господь.

Горе народу без Божьего слова,
дух цепенеет в мирской суете.
Дай, Боже, силы всегда быть готовым
смертью своею сказать о Христе!

Горе народу без Божьего слова,
сколько обмануто в мире людей!
Дай, Боже, силы не быть к ним суровым
и перед смертью простить палачей.

Горе народу без Божьего слова —
он погибает, как в поле трава.
Песня моя прозвучала не ново,
ибо и смерть на земле не нова.

У гроба Лазаря Христос
не мог сдержать горячих слез.
Видать, и Господу непросто
смотреть на то, как плачут сестры.

Давай, душа, поговорим,
о самом главном, о насущном.
Не любишь ты ни лоск, ни грим,
не любишь тех, кто стал двурушным.

Твою открытость неспроста
порочат, походя, невежды.
Ты видишь Господа Христа
глазами веры и надежды.

И все же лучше помолчать
о самом главном, о небесном…
Когда нисходит благодать,
слова изысканные пресны.

Не выше собственной макушки,
не дальше собственного взгляда,
не глубже собственной кормушки,
не шире собственного сада —
мне стало жить невмоготу,
и я доверился Христу.

И выше звездного кружала,
и дальше всех америк в мире,
и глубже славного Байкала,
и шире матушки-Сибири —
я зажил сердцем и умом,
я стал царем, а был рабом.

Ходит-бродит молва по свету,
что я верую в благодать.
Да, я верю, но радость эту
миру этому не понять.

Ни коты не поймут, ни мыши
соловьиных рулад весной.
И того, кто родился свыше,
мир лукавый ни в зуб ногой.

Когда тебя назвали пешкой,
когда унизили, смеясь,
ты можешь стать для тех поддержкой,
кого уже втоптали в грязь.

На этом свете каждый может
в любое время быть слугой,
захочет если в царстве Божьем
ходить как сын или герой.